ОТРЕЧЕНИЕ ВО БЛАГО? Кто от кого отрекся — Царь от своего народа или народ от своего Царя?

ОТРЕЧЕНИЕ ВО БЛАГО? Кто от кого отрекся — Царь от своего народа или народ от своего Царя?

Василий Розанов сказал в своей «Легенде»: «Умирая, всякая жизнь, представляющая собою соединение добра и зла, выделяет в себе, в чистом виде, как добро, так и зло». А современный мыслитель Д. Галковский в связи с этой розановской репликой заметил в своем «Бесконечном тупике»: великий поступок Николая II, великое добро, которое он сделал для России, оконтурило зло, выявило зло, сделало его совершенно однозначным и следовательно — бессильным. … Теперь сама вселенная духовного мира России так устроена. С “царским комплексом”. Мистически Россия теперь — вечная монархия». Но и все же кто от кого отрекся — Царь от своего народа или народ от своего Царя? Царя, в верности которому клялся каждый гражданин России на Распятии и Евангелии.

Отреклись, впрочем, не все, что видно хотя бы по реакции на отречение: «восторженно» отреагировал на него, согласно записке генерала Алексеева Временному правительству, лишь Балтийский флот. Реакция Северного фронта была «сдержанной и спокойной», на Западном бойцы встретили известие «спокойно, серьезно, многие с сожалением и огорчением», на Юго-Западном «спокойно, с сознанием важности переживаемого момента». Иначе — на Румынском и Кавказском фронтах, а также на Черноморском флоте (командующий — адмирал А. В. Колчак), где отказ Николая II от Престола произвел «тягостное впечатление, преклонение перед высоким патриотизмом и самопожертвованием государя, выразившемся в акте отречения».

Из командующих не отреклись двое — Хан Гусейн Нахичеванский, кавалер боевых Георгиевских орденов 3-й и 4-й степени и единственный мусульманин из всех российских военачальников (расстрелян большевиками в январе 1919 г.) и командующий 3-м конным корпусом Румынского фронта генерал Федор Артурович Келлер — тоже кавалерист, «первая шашка России» (был убит петлюровцами в 1918 г.). Первый телеграфировал генералу Алексееву: «До нас дошли сведения о крупных событиях. Прошу Вас не отказать повергнуть к стопам Его Величества безграничную преданность Гвардейской кавалерии и готовность умереть за своего обожаемого Монарха. Генерал-адъютант Хан Нахичеванский». А вот Келлер: «Третий конный корпус не верит, что Ты, Государь, добровольно отрекся от престола. Прикажи, Царь, придем и защитим Тебя». О том, получил ли «полковник Романов» это изъявление преданности, неизвестно, но известно, что телеграмма дошла до командующего Румынским фронтом генерала В. В. Сахарова (расстрелян «зелеными» в 1920 г.), приказавшего Ф. А. Келлеру сдать командование корпусом под угрозой обвинения в государственной измене.

И.Л. Солоневич пишет, что Николай II был слишком большим джентльменом и полагал, что такими же джентльменами окажутся и остальные.

Генерал Спирирдович (начальник дворцовой охраны) подтверждает это: «По своей глубочайшей моральной честности он не мог поверить, не мог себе представить, чтобы русские серьезные политические деятели пошли бы на заговор, на государственный переворот во время войны. Такое легкомыслие, такое преступление против родины просто не укладывалось в уме Государя». Именно по этой причине, когда Царю доложили о заговоре Думы, военно-промышленных комитетов и прочей публики во главе с Гучковым, принявшей решение захватить императорский поезд, принудить его к отречению, а в случае отказа — убить, он не воспринял это всерьез.

Поэт, протоиерей Константин Кравцов (Ярославль), заканчивающий книгу о Государе Николе II и делящийся по ходу работы в Фейсбуке «мыслями вслух», в одной из своих реплик восклицает: «И все же непонятно, как Император мог терпеть на посту министра внутренних дел полусумасшедшего Протопопова. Этому паяцу, дезинформировавшему Царя и Царицу о происходящем в Петрограде (“все хорошо, прекрасная маркиза”) да еще недееспособному Хабалову (Командующий Петроградским военным округом), также славшему лживые успокоительные телеграммы в Ставку, мы и обязаны победой “великой русской революции”. Действительно: «измена, трусость и обман», слишком поздно замеченные…»

«Варианта было два, — продолжает К. Кравцов, — подавить бунт во время войны или его поддержать. Его поддержали Синод, Дума и — с подачи генерала Алексеева, нач. штаба ставки — все командующие армиями. все они предали Царя за исключением лютеранина Келлера и мусульманина Хана Гуссена Нахичеванского. но из присланных телеграмм с просьбой об отречении любопытна телеграмма генерала Сахарова, раскрывающая суть дела:

«Генерал-адъютант Алексеев передал мне преступный и возмутительный ответ председателя, Государственной Думы Вам на высокомилостивое решение Государя Императора даровать стране ответственное министерство и пригласить главнокомандующих доложить Его Величеству через Вас о решении данного вопроса в зависимости от создавшегося положения.

Горячая любовь моя к Его Величеству не допускает душе моей мириться с возможностью осуществления гнусного предложения, переданного Вам председателем Гос. Думы. Я уверен, что не русский народ, никогда не касавшийся Царя своего, задумал это злодейство, а разбойничья кучка людей, именуемая Государственной Думой, предательски воспользовалась удобной минутой для проведения своих преступных Целей.

Я уверен, что армии фронта непоколебимо встали бы за своего державного вождя, если бы не были призваны к защите родины от врага внешнего и если бы не были в руках тех же государственных преступников, захвативших в свои руки источники жизни армии.

Таковы движения сердца и души. Переходя же к логике разума и учтя создавшуюся безысходность положения, я, непоколебимо верноподданный Его Величества, рыдая, вынужден сказать, что, пожалуй, наиболее безболезненным выходом для страны и для сохранения возможности биться с внешним врагом, является решение пойти навстречу уже высказанным условиям, дабы промедление не дало пищу к предъявлению дальнейших, еще гнуснейших притязаний. Яссы. 2 марта. № 03317. Генерал Сахаров».

Короче говоря, никакой «великой русской революции» не было бы, если б командующие остались верны присяге. если б посланные с фронта в Петроград войска не завернули назад, — утверждает исследователь. Но была бы кровь. Проливать ее Царь не захотел — принес в жертву самого себя. Этого не понять нашему «цвету интеллектуальной элиты» и «творческой интеллигенции», но платить тем не менее, «пришлось и придется до дальнейшим распадом государственных образований, возникших на территории бывшей Российской империи. По пророчеству Серафима Вырицкого территория России к концу времен сократится до размеров Московского княжества. Очень похоже, что так и будет…»

Примечательно и прощание арестованного Государя с чинами штаба в Могилеве перед отправкой его в сопровождении комиссаров и охраны в Царское Село. Великий князь Александр Михайлович записал: «К одиннадцати часам зал переполнен: генералы, штаб- и обер-офицеры и лица свиты. Входит Ники, спокойный, сдержанный, с чем-то похожим на улыбку на губах. Он благодарит штаб и просит всех продолжать работу “с прежним усердием и жертвенностью”. Он просит всех забыть вражду, служить верой и правдой России и вести нашу армию к победе. Потом он произносит свои прощальные слова короткими военными фразами, избегая патетических слов. Его скромность производит на присутствующих громадное впечатление. Мы кричим “ура”, как никогда еще не кричали за последние двадцать три года. Старые генералы плачут…».

Однако уже полковник Евгений Кобылинский, комендант Александровского дворца, ставшего местом царского заключения, уже в совершенно другом ключе дал воспоминания о другом моменте: «Когда на царскосельском вокзале Государь вышел из вагона, лица из его свиты посыпались на перрон и стали быстро-быстро разбегаться в разные стороны, озираясь, проникнутые страхом, что их узнают. Прекрасно помню, что так удирал генерал-майор Нарышкин и, кажется, командир железнодорожного батальона Цабель. Сцена была некрасивой».

Профессор-экономист Борис Бруцкус, высланный на «философском пароходе», вспоминает со слов того же Кобылинского о «сиятельствах, которые грубейшим образом покинули семью со дня отречения царя и ни разу не интересовались судьбой своих бывших благодетелей». Среди них, вспоминает он, были и герцог Лейхтенбергский, флигель-адъютант Саблин, «с коим семья буквально не расставалась», и полковник Мордвинов, «которого особенно любил царь», и начальник конвоя Граббе, и заведовавший делами государыни граф Апраксин.

«Аристократию, лицо которой три столетия и выражало собой лицо России, смело в один день, как не было ее никогда, — писал Солженицын, словно эхом отзываясь на известную реплику Розанова об Империи, «слинявшей в три дня». — Ни одно из этих имен — Гагариных, Долгоруких, Оболенских, Лопухиных — за эту роковую неделю не промелькнуло в благородном смысле, ни единый человек из целого сословия, так обласканного, так награжденного». Внимательный читатель поправит писателя.

Князь Евгений Долгорукий на Царскосельском вокзале был единственным, кто не бросил Государя, а впоследствии отправился с ним в Тобольск и Екатеринбург, где и был убит.

Святитель Макарий Московский, Апостол Алтая, сказал (и его тоже никто не услышал): «Не хотите своей русской, богопоставленной Царской Власти? — будет у вас власть иноплеменная». По некоторым источникам, преп. Силуан Афонский добавил к этой фразе свое окончание: «которая зальет мiр кровью и слезами».

Сто лет назад в России произошла чудовищная катастрофа. Рухнули и Царство и Церковь. Была инспирирована цепь событий, приведшая к физическому уничтожению интеллектуального и образованного слоя элиты страны.

Истребляли людей семьями, под корень. Утверждают, что «исполнители» брали справочник «Выпускники Императорского лицея» с домашними адресами и телефонами, и по нему расстреливали.

Как не вспомнить поэта Федора Тютчев, который служил дипломатом: «Уже давно в Европе существуют только две действительные силы: Революция и Россия. Между ними невозможны никакие соглашения и договоры. Жизнь одной из них означает смерть другой».

 Матвей Славко
 Источник: Столетие.Ru